Ушедшее — живущее - Борис Степанович Рябинин

сказали: «Некуда поставить. Не находим места». Он пришел, посмотрел сам: и впрямь вроде некуда… Конечно, какими глазами смотреть! Выставка была тематическая: труд, его герои, а тут — козел… Для него, зверопоклонника Ватагина, это соседство человека с животным было естественно; для других… Почему это надо выделять или отделять, находить какое-то особое место и особый случай, чтобы уделить внимание? Разве не находил Ленин в кипении великих дел время, чтоб приласкать щенка, котенка? По свидетельству старой большевички Лепешинской, не мог пройти мимо кошки, не погладив!.. (Это мне напоминает, как некоторые критики отделяют общечеловеческие проблемы от социальных, забывая, что без человека со всем его великим богатством чувств не может быть социализма и коммунизма.) Все это вызывало искреннее недоумение, а порой и обиду старого художника, порождая много раздумий о своем творчестве, о путях и значении анимализма.

— Есть еще, не понимают, даже среди нашего брата художника. Тут нужно природное чувство, а оно есть не у каждого. Один чувствует, другой не чувствует…

Любовь к природе, предрасположение, — говорил он в другой раз, — основа этого. Необходимо пристрастие такое, которое становится руководящей силой. Раз любишь, стараешься понять, исполнить в материале. Есть анималисты — в хищнике видят злое начало, звериное нечто, изображают, когда он терзает кого-то в борьбе… Но это изображение отрицательных явлений жизни. Судорожное сжатие мускулов — мне это неприятно. Когда говорят про человека, что — зверь, оскорбляют зверя…

Мое направление — доброе. Материнство, самопогружение — вот что привлекает меня. Кошка сидит, погруженная в себя; или — вся подобралась, но не спит, какое-то внутреннее состояние… Скорбная, печальная обезьяна… Что она сейчас переживает, я хочу постигнуть. Здесь более тонкие ощущения.

Даже походка животного кажется мне необычайно привлекательной, исполненной изящества, красоты.

Зверь так красив, что хочется изобразить его, ничего не прибавляя и не убавляя…

Слон обнимает слониху, мы — руками, он — хоботом, мирное, доброе, любовное проявление ласки, привязанности. Выражение чувств, внутреннего переживания — задача художника.

Любование красотой животного, если хотите, преклонение перед красой животного мира, а он необычайно красив… какое богатство форм, цвета, движений! — вот что должно руководить нами, что должны мы испытывать, соприкасаясь с живой природой.

Я наслаждаюсь, когда держу раковину в руках. Даже раковина, насекомое, бабочка — красивы необычайно, каждый раз чувствуешь себя учеником перед творчеством природы.

И когда убивают ради удовольствия, ради духовного начала, если это можно назвать духовным… я всегда переживаю, как потерю чего-то очень близкого, дорогого.

В дореволюционные годы, помню, писатель Чеглов (настоящая фамилия — Усов) описал случай: охотник подстрелил орла, а тот предсмертным взглядом смотрел на своего убийцу так, что человек понял, — он совершил преступление, и с тех пор охотиться не стал. Надо больше таких рассказов. Нужно развивать любовь к живому, это доброе начало. Особенно в детях. А когда бьет и терзает, это не слишком хорошо…

Меня удивляет психология матерей, которые не понимают этого и уродуют своих детей, запрещая им общение с животными.

Заграница вводит в культ насилие, садизм, развращает молодежь. Там идеология убийства, крайне отвратительный способ воздействия изображения на человеческую психику. Наш путь другой.

Нельзя развивать в детях страсть к коллекционированию жуков, бабочек. Это тоже страсть к убийству.

Любительская охота — это страсть к убийству.

«Между человеком и животным непроходимая пропасть», — говорят нам. Почему? Откуда же взялся разум? Не согласен.

Ортодоксальные зоологи считают, что достаточно знать физиологию четвероногих и пернатых, их размножение, больше не требуется. Я зоолог, всю жизнь изучаю животных, защитил кандидатскую диссертацию, я считаю: животные — наши старшие братья, у них есть свой язык, свой порядок, и, когда мы заявляем, что не понимаем их, мы расписываемся в собственном невежестве.

Педагоги тверды и жестки. Самое большое число нелепостей исходит от них. И они учат молодых!

Меня в книге заставили вычеркнуть о жестокости. Единственное место. Замалчивают. А надо ли?

(Тут на память приходят полные великолепной человеческой мудрости и безграничной сердечности и доброты слова его из книги «Изображение животного», — ее и помянул Василий Алексеевич:

«С глубоким чувством изумления, уважения и любви смотрю я на мир животных. Отвергать такое отношение может лишь тот, кто незнаком с этим миром, не обращал на него внимания… Я не перестаю изумляться перед неисчислимым разнообразием форм, всегда неожиданно новых, неповторимых, прекрасных…

Много необходимого получает и отнимает у животного человек, но он редко помнит и сознает, что животное не только кусок мяса или физическая сила, что в его руках живое существо, покорно переносящее насилие, глубоко чувствующее страдание и вместе с тем трепетно принимающее всякое доброе отношение к нему…

Когда в художественной литературе, в произведениях живописи и скульптуры, на экранах кино будет изображена красота животных, их увлекательная жизнь в природе, их привязанность и преданность человеку, это, несомненно, вызовет ответное чувство интереса, любования, симпатии, сочувствия и любви к животным.

Анимализм в широком смысле, и в частности изображение животного, сыграет свою гуманную роль».

«Будьте великодушны!» — призывает он со страниц газеты «Вечерняя Москва» (рубрика «Вечерние беседы москвичей»).

Интересный взгляд высказал он на домашних животных, в частности на собаку.

— А домашних животных я даже не совсем за животных считаю, они так очеловечены… Это произведение человека. Поэтому я приверженец диких, изображаю только диких. Гончие и т. д. — почему они собаками называются? Лайка — это собака. Остальные извращенные человеческие произведения. Мопс, бульдог… хвосты укорочены, голова, морда — результат дегенерации. Спаниель — что за нелепая собака! Взять сеттера, обрубить ему ноги, хвост, уши распустить… подделка какая-то! Болонка — какая же она собака? Ничего не осталось от собачьего. Лайку я очень уважаю, она сохранила свой облик. А остальные чисто утилитарные. Я и к лошади так отношусь. Осла — очень люблю. Да еще кошку. Кошка — пластика замечательная. Кошка — единственная, сумевшая сохранить себя такой, какой ее создала природа. Она очень самостоятельное животное, сберегла себя…

После выставок мастерская заметно опустела. Приходили закупочные комиссии, отбирали, рассматривали и увозили — в художественные галереи, музеи. Все это было не раз и прежде. Проходило время, и мастерская вновь наполнялась…

Жаль расставаться, — ведь в каждую работу вложена частица души творца, твоей души! Глаз привычно шарит по закоулкам мастерской и останавливается на освободившихся местах на стеллажах: вот здесь было семейство бегемотов — где они теперь? чьи взоры ласкают? А здесь… Странно, но одна крупная вещь стояла уже давно, разные официальные и компетентные представители неоднократно останавливались около нее, разглядывали, спорили — и отходили, а она оставалась. Ведь эта по теме была особенно близка мне, и всякий раз, попадая в мастерскую, я первым долгом глядел в ту сторону: